Жизнь медленно клонилась к
закату. В ее жизни не было больше ничего и никого. Лишь иногда, хотя все чаще,
воспоминания болезненно возвращали ее в головокружительно счастливые дни, в
которых было всего по чуть-чуть - любви, молодости, славы, красоты... Надежды...
Она понимала, что больше не сможет восстать из пепла, подняться со дна, вернуть
былую привлекательность, вдохновение. Она более не была интересным и умным
собеседником, какой казалась всем когда-то, а лишь нудным, исполненным негатива
и ограниченным существом. Ей уже больше не суждено было вылезти из этого
дерьма, сбросить с себя этот черный налет. Однако чернота заполнила ее изнутри,
пустота более не жила в ней - она сама стала пустотой. Она больше никому не
была интересна. Она была словно ворчливая старуха, которую раздражала и пугала
дерзкая юность и весна... Которая просыпалась в тишине от малейшего шороха и
сходила с ума. Она молча наблюдала усиливающиеся признаки своего физического
увядания и умственного разложения... Как бы ни хотелось верить, что "белая
полоса" еще когда-нибудь наступит, у нее не осталось больше ни здоровья,
ни сил, ни смелости, ни желания попытаться придать себе человеческий вид... Ее
тело больше не вернет былой эластичности. Ее сердце больше не взорвется былым
восторгом. Она дрожала от страха и холода. Она боялась всех вокруг и задыхалась
от одиночества. Она понимала, насколько беззащитна, и как легко ее сломать
и уничтожить. Она была самым жалким существом на свете, преисполненным чувства
омерзения к себе. Она была противна себе каждый час своей жизни. Она все
делала неправильно, если вообще делала хоть что-то. А не делала он ровным
счетом ничего, кроме выполнения монотонных отупляющих процессов на работе. Она
не развивалась, а деградировала. Со стороны она выглядела смешно и крайне
нелепо - а если говорить откровенно, просто отвратительно, особенно когда
пыталась себя побороть и сделать то, что ей не свойственно. Она не умела
ничего, даже нормально выглядеть. Хотя бы просто быть естественной и не
зажатой. В ней не было ни капли женского обаяния, изящества, да какое там - с
самого детства она чувствовала себя неким существом среднего рода. И это
разъедало ее изнутри, ведь даже физическая внешность с годами подтвердила это
ощущение, начисто лишив ее надлежащих женских признаков. Приходя домой, она
порой пугалась собственного отражения в зеркале. Она была просто не в силах
видеть этот взгляд, полный страха, тоски, ненависти, апатии... и трудно было
поверить, что это лицо принадлежало ей... и что все окружающие видели его таким
же, читая по глазам всю ее ничтожную, трусливую, злобную и пустую сущность. Она
никогда не сможет простить себя за то, кем являлась. Она не могла заставить
себя даже изобразить интерес в общении с людьми, с родными, на которых ей было
в лучшем случае наплевать. Странная вещь, однако – она могла самоотверженно
стараться для людей, которые были абсолютно равнодушны к ней или даже хуже, но
в то же время ничего не хотела делать для самых близких. По сути, ее сердце
было каменным, и ей был не нужен никто – хотя она и не могла окончательно
признаться себе в этом. Все, что она чувствовала, было в корне неправильно и
отвратительно для любого нормального человека - и единственным правильным
выходом было бы как можно скорее милосердно избавить мир от такого мерзкого,
бесполезного, бесчеловечного, паразитирующего существа. А о том, что хоть
кто-нибудь, будучи в здравом уме и трезвой памяти, мог влюбиться в подобное
ничтожество, не могло быть и речи! И она ненавидела влюбленные пары, проходящие
мимо, и ненавидела себя за то, что завидовала им, и за то, какой неудачницей
выглядела в их глазах. Она не имела права на жизнь. Ее появление было
случайностью, злой насмешкой судьбы, ошибкой, которую как можно скорее надо
исправить, восстановив справедливость. Она не умела лгать. Даже при улыбке
уголки ее рта омерзительно опускались вниз. Она растеряла все свои таланты и
способности. Ее мозг, возможно, благодаря алкоголю, окончательно высох, она не
могла больше писать стихи, петь, красиво рассуждать и увлекательно
философствовать. Она не могла даже вспомнить, что было неделю назад.
Воспоминания более не были яркими и значащими. Да и делиться ими было не с кем.
Все, о чем она могла говорить с людьми, несло в себе обреченность,
пессимизм, гнев и жалобы на всё вокруг. Этот образ настолько вжился в нее - хотя
нет, это был не образ, а заболевание, словно раковые клетки, пожирающие
здоровое тело... Словно проказа... Никто и ничто не смогло бы уже заставить ее
поверить в смысл жизни, в что-то светлое и положительное, даже в себя...
В порывах отчаяния она совершала вещи, о которых ужасно сожалела, от отчаяния
она кидалась в такие крайности, которых раньше ни за что бы себе не позволила,
чтобы только потом стыдиться и презирать себя за это. Ей было глубоко противно
все вокруг. Больше всего на свете она не хотела дожить до того дня, когда
станет совсем беспомощной и ей останется лишь надеяться на чью-то жалость и
сострадание. Нет!!! Она готова была променять этот ужас на любую мучительную
смерть! Хотя нет, конечно, не на любую - ведь это, разумеется, наглая ложь...
Она скорее будет терпеть до конца, раздражать окружающих своим присутствием,
влачить жалкое существование, двигаться прямой дорогой к окончательному
помешательству и беречь свое гнилое тепло, в надежде кому-нибудь его подарить,
одновременно сочувствуя этому несчастному... Она ненавидела большинство людей, особенно маленьких
детей, за то, что помимо огромных сил, нервов, здоровья и денег, которые они отбирают
в детстве, все время что-то требуя, из них когда-нибудь вырастут лживые,
подлые, жадные, лицемерные, жестокие, продажные и похотливые ублюдки, непрерывно
эксплуатирующие, загрязняющие планету, истребляющие других существ и ведущие ее
к глобальной катастрофе. А если все же среди таких сформируется хороший человек
– он, конечно же, будет не понят, обманут и растоптан. Люди для нее не
отличались от животных, и смысла в их существовании и размножении она видела не
более, чем в размножении копошащихся в земле насекомых. И она знала, что
никогда не будет дарить жизнь, что проживет свою жизнь как попало – раз уж ее
не спросили, желает ли она появиться в этом прогнившем мире – и закончить ее,
поставив точку без продолжения рода, и понимала, что общество никогда не
простит и не примет ее взгляды. Поэтому она искренне верила, что один
прекрасный день принесет, словно дар, долгожданное избавление, что какой-нибудь
несчастный случай быстро и верно расставит всё на свои места, и она даже не
узнает, кто плюнет на ее могилу, а кто просто выругается, услышав о ней. После
нее не останется ничего. Ничего. Ничего...
